Почему Сергей Есенин, русский из русских, испытывал к Ирану таинственное влечение, утонченное обожание? К его лазури, изумрудам, к его гончарным дворцам и зеркальным мечетям, к его божественной женственности? Что заставило рязанского художника написать свои восхитительные персидские мотивы, несравненные персидские напевы? "В Хороссане есть такие двери, где осыпан розами порог", "Шаганэ мы моя, Шаганэ", "От того, что я с севера, что ли", "Я спросил сегодня у менялы, что даёт за полтумана по рублю", "И сказала, что Саади целовал лишь только в грудь, подожди ты, Бога ради, обучусь когда-нибудь".
Я читал эти восхитительные стихи в беломраморном склепе у надгробия Саади. Мне вторил мой друг иранец, читая на фарси стихи несравненного Саади, и глаза его лучились восторгом. Тут же в пыльных предгорьях находится загадочный град Персеполис, или Персиполь — древняя столица Ирана, возведённая царём Дарием. Развалины, обломки храмов, дворцов, вознесённые к небу капители, барельефы, гигантские камни. Эту столицу уничтожило нашествие Александра Македонского, который стёр с лица земли великое царство. Но, глядя на эти твердыни, на эти массивы, ты понимаешь укоренённость иранской цивилизации в человечество. Её тяжеловесность, её незыблемость. Цивилизации, которую не смогли смести ни войны, ни атаки, ни смены вероисповедания.
Древние иранцы исповедовали культ света, молились солнцу — божественному свету, играющему в центре неба, посылающему на землю лучи красоты, силы и жизни. Среди барельефов — удивительных, вошедших в хрестоматию всех искусствоведческих трактатов мира — я увидел иранского льва. С человеческим лицом, он был высечен из черного камня. Животное смотрело на меня, словно звало к себе. Я коснулся его рукой, и мне показалось, что ото льва исходит теплота, что он послал мне своё таинственное биение.
Недалеко от Тегерана находится священный город Кум. Это место удивительное. В Куме множество мечетей, гробниц, святынь, мусульманских университетов, школ. Здесь обитают иранские муллы, многомудрые аятоллы — вершители политических и духовных судеб Ирана. Здесь же обитает верховный аятолла — духовный лидер страны имам Хаменеи. Я встречался с муллами в библиотеках, где хранятся старинные манускрипты, а в аудиториях работают современные компьютеры и по коммуникационным системам можно связаться с любым университетом мира, не только мусульманским, не только исламским, но и христианским, и иудейским.
Здесь вырабатываются удивительные духовные материи. Если на заводах из земного вещества строятся самолёты, ядерные реакторы, автомобили, если в кабинетах власти создаются политические технологии, плетутся политические интриги, то здесь, в Куме, создается особая субстанция. Муллы словно вылавливают из небес витающий там смысл, раскрывают суть священных писаний, священных сур, перелистывают Коран, извлекая из него сокрытые до времени тайны. Они создают из этих материй постулаты. И эти постулаты низводят в политику, наполняют ими жизнь правительственных кабинетов, военных казарм, гражданских университетов и заведений.
Я спросил у аятоллы, легко ли ему чувствовать себя обнаженным электрическим проводом, по которому из небес мчится в мир раскаленная плазма, раскаленная райская сила. Аятолла посмотрел на меня задумчиво, тихо улыбнулся и сказал: нет, не легко.
В Куме есть несколько зеркальных мечетей. Их внутренний интерьер состоит из тысяч зеркал. Когда ты оказываешься в этом таинственном спектральном приборе, то испытываешь удивительное ощущение. Солнечный луч, залетая в мечеть, начинает дробиться, отражаться, разлетаться на множество лучистых осколков. Витает по всей мечети, захватывает находящихся в ней молящихся людей, захватывает меня, стоящего среди зеркал. И, захватив, уносится обратно в мироздание, помещает моё отражение среди лазури, где сияет извечное солнце.
Мне довелось познакомиться и подружиться с уникальным человеком, кого я мысленно называю иранским львом, — с недавним президентом Ирана Махмудом Ахманидежадом. Вот уже почти год он находится не у дел после бурной восьмилетней деятельности. Он принял меня сначала в своём офисе, а потом пригласил домой, и я смотрел, как его тонкая, украшенная перстнем рука наливает мне в чашку ароматный зеленый чай.
Мы говорили с ним о политике, о культуре, философствовали. Но о чём бы мы ни заводили речь - о военных приготовлениях, об иранской ядерной программе, об угрозе войны, об экономических санкциях, которые обрушились на Иран, — он через две-три фразы уходил в возвышенные поднебесные сферы. Он формулировал доктрины, которые управляли его деятельностью, которые управляют иранской политикой и иранскими сущностями.
Смыслы, о которых он говорил, связаны с идеей справедливости — с божественной справедливостью, которая является ключевым понятием в священном Коране. Там, где происходит угнетение человека, там, где осуществляется насилие, там, где кого-то мучают, убивают, третируют или оскорбляют, — там нарушается божественная справедливость. И смысл человеческой истории — преодолевать эту несправедливость, преображаться, восходить к высшим состояниям духа. Он оценивал европейских политиков скептически и иронично. Среди них нет ни одного, кто был бы воплощением народной мечты и народного духа. Они приходят, проводят в своих кабинетах положенное им время и исчезают, оставаясь незамеченными и забытыми. Лишь один политик внушает ему уважение как лидер, снискавший народное расположение и выражающий народную волю, — это президент Путин.
Ахманидежад говорит о необходимости сближения России и Ирана, говорит, что Иран земной есть земное царство, наполненное людьми, страстями, переживаниями, войнами. Но существует Иран небесный, где происходит преображение. Все земные страсти, пороки и неурядицы остаются здесь, внизу, а там возникает чистый свет, чистая красота. И существует Россия. Россия земная, которая, как и Иран, переживает свои трагедии, неурядицы, свою мучительную борьбу. Но есть Россия небесная, где происходит преображение всего земного и сотворяется небесная красота, не ведающая смерти. Эти две таинственных небесных страны — небесный Иран и небесная Россия — неизбежно сольются в одно удивительное райское чудо.
Я побывал на атомной станции в Бушере. Берег Персидского залива, жара, влага, нечем дышать, мгновенно пропитываешься едкой йодистой, веющей с моря влагой. Среди туманного, наполненного морской пыльцой воздуха, высятся две громады, похожие на недостроенные мечети, — это Бушерская атомная станция, первый и второй ее блоки. Их строительство давно было начато немцами, которые в момент, когда американцы объявили первый вал антииранских санкций, бросили работы, отказались от своих подрядов и скрылись из Ирана. И руины, две исполинские развалины, долгое время оставались немыми.
На подмогу пришла Россия, русские атомщики-энергетики — они построили первый блок Бушерской станции. Было очень трудно, потому что от немцев остались недостроенные коммуникации, множество проводов, патрубков, труб, сделанных на немецких заводах, по немецким стандартам. Приходилось наше русское атомное сердце — реакторы, турбины, генераторы — вкладывать в уже построенное, но ещё мертвое тело. Сложнейший процесс состыковки — трансплантация этого сердца — занял немало лет. И теперь Бушер работает, электричество питает индустрию Ирана, его города и селения.
Во время иракско-иранской войны станцию бомбили иракские самолеты, в этих бомбежках погибли работающие там инженеры и техники. Теперь их имена высечены на стенах, их называют шахидами — мучениками за веру. Когда я читал их имена, смотрел на лица, подумал, что эта станция, на которую пролилась кровь её строителей, её инженеров, и впрямь напоминает мечеть. Я спросил сопровождающего меня инженера: а можно ли эту станцию называть атомной мечетью? Подумав, он сказал: да, можно.
Во время загадочной мистерии таинственного мусульманского праздника ашуры я шёл в громадной толпе, которая лилась по улицам Тегерана, мимо банков, коммерческих учреждений, супермаркетов, торговых центров. В толпе поминали мученически погибшего имама Хусейна. Но поминали его особым образом: люди хлестали себя плетьми по плечам, причиняли себе боль, страдание. Это не был фанатический мазохизм. Этот обряд на Западе часто подвергается осмеянию, ставится в вину иранской культуре, иранскому миросознанию. Но обряд этот связан с чувством сострадания, которое должно возникнуть в человеке, живущем в мире, где продолжается насилие, истязание.
Есть тюрьмы, где пытают заключенных, есть лазареты, где люди умирают от ран, есть целые регионы, где люди погибают от голода и от жажды. И, нанося себе удары, я чувствовал сострадание, шагая в толпе. Я шел плечом к плечу с иранскими молодыми людьми, со старцами и с почти детьми, и читал молитву "Отче наш". Мне было хорошо среди них, я ощущал себя частью освобождающегося от насилия человечества.
Иран и Россия обречены на сближение. Не только потому, что мы соседи, не только потому, что нас омывает Каспийское море, у нас длинная общая история. Россия и Иран сегодня подвергаются одинаково унизительным санкциям, исходящим от Америки и Запада. Военные базы Америки, окружающие Иран и Россию, направлены в равной степени на Москву и на Тегеран. Американские ракеты и самолёты, готовые взлететь с баз, поразят одним ударом и русские цели, и иранские. Образовавшееся, как страшная огненная язва, "Исламское государство", этот халифат, одинаково опасен для России и для Ирана. И мы готовы сопротивляться радикальной исламской экспансии, которая угрожает устоям наших вероисповеданий.
Сближение Ирана и России неизбежно, так же как неизбежным оказалось сближение России и Китая. И когда это сближение состоится, когда будут заключены основополагающие пакты этого сближения, я мечтал бы увидеть отлитую в честь этого события золотую медаль. На одной её стороне будет изображен иранский лев, на другой стороне — русский медведь, а по кромке медали на иранском и на русском будет высечена надпись: "Не в силе Бог, а в правде".
Я очарован Ираном, быть может, тем же очарованием, каким был очарован Сергей Есенин. Меня влечёт возвышенность этой цивилизации, возвышенность представления иранцев о смысле жизни, о смерти и о бессмертии. Мои первые поездки были ошеломляющими для меня, я завёл в Иране множество друзей среди философов, политиков, военных. Я полюбил этих людей, а им оказались интересными мои суждения о сегодняшнем мире и о моей ненаглядной России.
И опять я в Иране, куда был приглашен Махмудом Ахманидежадом. Ахманидежаду хотелось поговорить с человеком, который бы не докучал ему вопросами актуальной политики, изнурительной информацией о банках, о счетах, о количестве киловатт, вырабатываемых электростанциями, о подлётном времени ракет. Ему хотелось высказаться на философские и богословские темы. И он обрёл во мне достойного слушателя, потому что я готов был внимать ему, сверять с ним мои представления о моей родине. Ибо мистика иранской истории и русское мессианство — это два потока, которые сливаются в один, наполняющий мироздание красотой и бессмертием.
Александр Проханов, писатель, главный редактор газеты "Завтра", соратник партии "РОДИНА"
